В небе нестерпимо долго сгорало солнце. Словно программа «феникс», зависшая на предпоследней заданной ей команде, боясь уничтожить себя и все жалкое накопленное за время ее существования добро, боясь умереть и, в тоже время, наслаждаясь симфонией собственных мук. "Когда же ты, наконец, сдохнешь?"  - думала Фрост, закуривая очередную сигарету и наблюдая за безоблачным небом. Это было долгое соло, антракт не намечался.
Фрост сидела под черным зонтом на тротуаре около полной людьми  остановки, словно ворона среди воробьев. Люди издавали недовольные возгласы, поводили своими носами, щебеча что-то о «полиции» и «законах», только потому что их раздражал дым и неудачи на работе. Да плевать Фрост хотела на эти законы. Она бы, не раздумывая, выклевала им всем глаза на правах более крупной особи, принадлежащей к виду птиц более приспособленного к жизни в современном мире, чем они. Она бы рвала когтями их остывающую плоть и продолжала бы клевать их маленькие черепные коробки, пока не добралась бы до их жалких мизерных мозгов. Но на их стороне было численное преимущество, эта  битва была заранее проиграна. Фрост широко открыла рот и смотрела на то, как медленно сигаретный дым вытанцовывает узоры, оставляя за собой в воздухе язвенный след. Она представляла, что ее организм – это Освенцим, а изо рта исходит дым от тлеющих обожженных тел евреев, сгорающих в печах ее легких, согревая ее прогнившую плоть изнутри. От этой мысли становилось легче. Внутри нее хранится маленький двигатель, работающий на гнойном страхе и ненависти, пускающей кровавые следы вдоль по позвоночнику.
Фрост так сидела уже битый час, а эта крайне пунктуальная сволочь еще даже не появилась на горизонте. Где-то в подкладке сумки мирно ждали своего часа, закупоренные в упаковку от тиктака, легкие розовые таблетки в виде сердечек. Они предназначались только для них двоих. Заранее оплаченные чужим потом, кровью чужих семей, отобранные от остальных с упоительной любовью фанатика и уложенные на свое законное место. Существование маленькой радости в тесном пространстве между тканями прожигало сознание девушки, заставляя нервничать и то и дело ерзать на одном месте, посылая мысленно проклятия той залетной птице, что не переводит часы. Зачем тогда вообще было их красть для нее?

Отредактировано Frost (2014-02-02 19:45:20)

Сомневаться в том, что пернатое чудо уже в пути, не приходилось. О своем приближении Лебедь объявляла заранее и очень громко, как самолет, распугивающий чужие мысли шумом своих турбин. Сколько бы она ни утверждала, что тихая жизнь это в ее стиле, а это все равно оставалось ложью, и это знала каждая канализационная крыса. Даже приземляться тихо Лебедь, по-видимому, не умела.
Фрост спокойно встала и сложила зонт, когда свист, нездоровый рев и позвякивания, наконец, прекратились, как, впрочем, и разговоры на остановке. Машина, больше напоминающая ржавый кусок металла после спрессовки, в трезвом состоянии раздражала всех одним своим видом. Она привлекала слишком много внимания. Даже в такие дни, как этот, когда жар, исходящий от раскаленного асфальта волновал окружающих больше, чем измены соседей или голливудских звезд. Какой бы ситуации ни была, а эта машина, эта чертова машина всегда захватывала внимание прохожих. Куда только смотрела осторожность, когда ее хозяйка в первый раз села за этот ободранный руль?
Фрост, звучно скрипя зубами, рывком открыла дверь, рискуя сломать скорее саму ручку, чем свои ногти, настолько надежной была эта карета. Коль лежала на креслах, слишком опрометчиво для опоздавшего человека подставляя свою голову и шею. Преодолевая желание вогнать отвертку в ухо девушки, Фрост бросила на нее сумку и угрюмо села, не особо заботясь о быстроте реакции водителя.
- Ну, подстилка для инкубов, - дверца жалобно звякнула, а зонтик полетел куда-то на заднее сиденье, - рассказывай, что в этот раз тебя задержало. Я вся во внимании.
Поражающая умы конструкция сдвинулась с ровного места и помчалась по улицам, все чаще сворачивая с главных дорог и отдаляясь от оживленных улиц. Чем же эта конструкция могла поражать? Да одним тем фактом, что вообще движется. Тем же самым фактом поражала и хозяйка этой конструкции, обладающая удивительным талантом заставлять людей думать о ней, причем далеко не самые приятные вещи. Фрост умела ждать и считала время явлением относительным, но у всего же были свои пределы, за которыми заканчивалась относительность и начиналось сущее безобразие. Все эти невеселые мысли сплетались у Фрост в голове и, кажется, уже ничто не могло спасти ее честно заслуженный выходной.

За окном мелькали люди, дома, пыль чужого дыхания, а Фрост не могла отогнать от себя негативные мысли, просачивающиеся пеной и липким привкусом в ее рот через железы. "Часы не перевела она", - резким движением плотоядного растения схватила за левую руку, придвинувшись ближе и не заботясь об удобстве водителя. Коль справится. Всегда справлялась. Фрост стянула часы с широкого запястья и, не произнося ни слова начала в тысячный раз настраивать время. Зубы скрипели, а руки тряслись, в таком состоянии числа теряли свою систематизацию, плыли и смеялись над твоей неспособностью контролировать собственную память. Эмили бросила часы на колени Лебедю. "Зачем только настраивала?" Фрост знала, что Лебедь часы не нужны. Лебедь на них даже не смотрит. Если завтра они будут еще живы, то и завтра она буркнет себе под нос всю ту же привычную отговорку.
Раздражение росло и разливалось в воздухе. Где-то внутри зазвенел колокольчик, что Лебедь здесь не при чем. Не причем и машина, и жара за окном, и молчание, которое они никогда не нарушают, как и тысячи других их маленьких традиций. Они просто опаздывают. Внутри уже завелся маленький опасный механизм, который может свести любого с ума, скручивая кости, как мокрую тряпку. Они опаздывают.
Фрост машинально достала из сумки маленькую коробочку и сжала ее в руках, до боли в суставах, впиваясь ногтями в собственную кожу.
Время вновь стало относительным.
Она не заметила момента, когда они остановились, просто сознание не успело это отметить. Белинда смотрела на нее. Она тоже знала, что опаздывает. Вот только она всегда опаздывает.
Фрост криво улыбается.
- Ты была хорошей девочкой?
Она нарочито медленно ведет своей трясущейся рукой, кладет на язык желанную таблетку и пододвигается ближе к Лебедю, игнорируя рой голосов в ее голове, игнорируя внутреннюю вибрацию ее организма и желание тут же поглотить все. Замирает как терпеливая собака с лакомством на своем носу.

Отредактировано Frost (2014-02-02 23:04:14)

Ожидание становится вязким. Движения Лебедя мелькают как в замедленной съемке перед девушкой. Кадр за кадром Билинда облизывает свои губы, выдыхает что-то, что теряется в дефекте восприятия. И смотрит. Слишком пристальным и голодным взглядом.
Мир слишком непрочен, чтобы претендовать на постоянство в текстурных оболочках. Особенно когда ты все еще трезв. Внутри о кости бьется страх. Страх стать слишком гладкой. Не узнать себя в отражении ее глаз. Не получить разрядку. Не усвоить эти миллиграммы и завязнуть в этой грунтовой дороге, оставшись вне этой чертовой машины и собственного восприятия.
- Что ты скажешь теперь?
Что я скажу? Скорее всего фас. Фрост произносит это одними губами, задыхаясь от прикосновения к собственной коже. Желание стать ее обедом не первый год разъедает тело изнутри, поглощая слой за слоем. Она ее забытый обед, подверженный неизбежному процессу гниения. Органы внутри полны лишь гноя и личинок паразитов, ожидающих своего часа на инициацию.  Почему ты не съешь меня наконец? Каждый раз, ощущая дыхание лебедя у своих артерий, Фрост ожидает лишь звука рызрыва натянутых тканей и сомкнутые челюстей на ее костях. Она была создана лишь звеном в пищевой цепи, создана специально для Лебедя.
Фрост тяжело выдыхает, цепляясь за воздух, отчаянно ищет пересохшие губы Коул и находит, впиваясь в них поцелуем. Это действие лишено всего, кроме страха и безжалостной животной жестокости. Кусая до крови ее губы, Фрост всего лишь разделяет их общее ожидание, впуская его в организм через кровь.
Подняв ногу и упираясь коленом в грудь Коул, Фрост отстраняется, придерживая своего голодного зверя на расстоянии.
Помада размазалась абстрактным пятном.
- В паре километров отсюда есть небольшой городок. Я нашла там потенциальный склад. Давно хотела обжить это место, - Фрост слегка улыбается и ведет по бедру Лебедя кончиком своих туфель, добирается до своей цели и не сильно надавливает между ног.

Фрост спокойно достает из разваливающегося бардачка старую карту. Этот клочок бумаги лежит там уже целую вечность, оставленный предыдущими владельцами. Теперь по назначению она используется крайне редко. Водя пальцем по линиям дорог, Эмили пытается разобрать названия и сориентироваться в местности,  некоторые города нещадно вырваны, другие выжжены, больше всего повезло тем, что всего лишь окрасились влажностью чужой неосторожности. В пятнах краски и ожогах больше не видно Германии, Лебедь вытеснила ее своим образом, как вытесняет все, что не полярно ей.
Фрост в их число не входила. Фрост существовала как автономное государство где-то по соседству. В какой-то момент они стали собственниками через принадлежность своей собственности, особо не осознавая этого. Так они создавали свою личную иллюзию контроля большей территории, чем владели по отдельности. Иллюзию контроля и безопасности.
Когда на карте была найдена нужная точка, Фрост просто обвела ее и положила карту поверх рук водителя, руля и странного сплетения ног. Поверх всего этого, может, и не было особенно видно дороги, но вокруг и так уже начались поля, а навстречу никто не едет.
- Еще у меня есть марки. Они, правда, в остатках, - предвкушая возможные вопросы по этому поводу в контексте запланированного «выходного» быстро добавила: - Фестиваль был.
Постепенно начало «мазать» и проигнорировать это было сложно. Под сиденьем булькали пластмассовые бутылки с водой. Машина больше не ревела, а скорее равномерно урчала, и волны воздуха пробегали ровно в такт этому урчанию. Фрост вытянула свои ноги, выставляя их в окно Лебедя и, очевидно, создавая еще больше неудобства для вождения. Столбов на дороге, к счастью, не предвиделось.
Марки в сумке находиться отказывались. Перебирая все вещи в подряд и, идентифицируя их наощупь, Эмили медленно теряла контроль над ситуацией. Впервые за долгое время это ее не напрягало. Волосы трепал сквозной ветер. Рядом была Лебедь. В сумке остатки веществ. И целые свободные сутки впереди. Наверное, таким и должен быть нормальный выходной. Что делают обычные люди во время отпуска? Собираются к озеру или в гости, готовят ужин. Да, пожалуй, они сегодня должны еще поужинать.
К тому моменту, как Фрост перебрала все содержимое сумки и нашла, что искала, рассудок любя нашептал: «Дети, не играйте с LSD за рулем». Благозвучный голос разума проигнорировать было легче простого, тем более, когда в твоем сознании, наконец,  зародилась любовь ко всему миру, со всеми его людьми и прочими ошибками эволюции.
- Серьезный водитель, возьмете оплату за проезд?
Фрост держала в руках оставшиеся марки и смотрела на Лебедя сквозь странную пелену, которую развеять не было никакого желания. Для нее в этой машине сейчас зарождалась любовь, и она держала в руках ее плоды, как кто-то в одной книге держал святой грааль.

Закинув оставшиеся марки в рот и поерзав своим угловатым задом на сиденье, Фрост начинает плыть в водах Ганга в ожидании дорогих мультиков. Волны теплого воздуха обхватывают ее желтым цветом и выжигают изнутри оставшуюся в организме жидкость, руки сами тянутся за водой.
Лицо Лебедя воспринимается грубым эскизом, наложенным поверх изящности чьего-то пейзажа. Странное сочетание Врубеля и Айвазовского. Воплощение искусства, требующее от тебя покаяния, признания во всех грехах. От этого все пересыхает в горле, и Фрост начинает говорить. Говорить обо всем в подряд, без остановки, говорить, чтобы ее не раскрыли, не почувствовали ее страха перед продавцом индульгенции. Говорить о фестивалях. О новом неудачнике, что теперь должен ей круглую сумму. О чеках. О поставках. О кражах. О том, что на район загулял старичок, и она не знает, стоит ли с ним что-то делать. О том, что у старичка есть татуировка. О татуировках. О традициях. О любви к традициям. О любви к солнечному свету. О водах реки Ганг.
Движение машины не осознается и вовсе, это не машина, а капсула, плывущая против течения.
За окном начали мелькать дома. Дома двуслойного мира. Они снимаются в фильме, и действие происходит в Испании. Подвешенный фонарь, заменяет им солнце, прожигая в дереве мизансцены дыры, рядом пробегают черноглазые дети и виднеются тонкие края декораций. Фильм, видимо, дешевый.
- Мы приехали? – слова слышатся сквозь толщу вод, и требуется время, чтобы вспомнить о водах Ганга, через которые они плывут.
Фрост поднимает голову и смотрит на перевернутое чахлое здание. Деревянный дом скручивается и опасно наклоняется к их капсуле. Более уродливой и тревожной конструкции Фрост никогда не видела. По крайней мере, сейчас она не может вспомнить что-либо, что могло бы ее взволновать больше этого дома, глядящего на нее сползающей облицовкой.
Борясь с кашлем, застрявшем в легких, девушка через какое-то время произносит хриплое:
- Нет.
Капсула продолжает свое движение, как кажется Фрост, ускоряя свой темп в побеге от удручающего здания. Мир вокруг наполняется звуками и запахами. Черты Билинды сияют, Лебедь излучает особый свет, и Фрост тянет свои длинные пальцы, чрезмерно длинные пальцы к ее лицу, не веря, что дотянется. Билинда слишком далеко, слишком низко.
На окраине машина вздрагивает от чего то, Фрост скатывается с кресла резким движением при торможении. Она совершенно не понимает, что происходит, и как так оказалось, что ее колени выше головы, но тут выяснилось, что ее тело, в принципе, выше ее. Ее тело, в принципе, слишком длинное, слишком прозрачное и непрочное, чтобы оказаться ниже ее сознания. Птицы тому свидетели, ведь иначе они бы не ели у ее ног.
Фрост выплывает из капсулы , неуклюже сдирая кожу о металл и ударяясь головой о все сглаженные углы. Ходить с осознанием превосходства своего тела оказывается тяжело, это оказывается странным ярким переживанием. Чудо – контролировать свое тело. Испытывать сокращение мышц каждую секундную минуту.
У машины лежит маленький сломанный испанский риф, засыпает маленький испанский ребенок, пока над ним летают бумажные коршуны. И это так волнительно, и так прекрасно. Он испускает алые завитки узора, впитывающиеся в асфальт. Фрост приседает рядом, тем самым признавая святость этого маленького мальчика. Аккуратно поправляет мокрые волосы на его лице. Проводит рукой до шее, где чувствует упорное биение его сердца. Нет, не сердца. Святости, рвущейся наружу.
- Тише, мой маленький. Тише. Я поведаю тебе сказку. В мире существует множество Богов, Богинь и даже Божков. А однажды одного такого Бога поместили не в то тело. Это тело били, и телу это нравилось. Бог пытался высвободится. Однажды он вогнал себе гвоздь в большой палец.  Но тело все терпело. Телу все нравилось. Но эссенция всегда ищет эссенцию, она выбивает мелодию на тонких шкурах внутренних барабанов. И этот Бог нашел ее. Так одним июльским днем он нашел мальчика, - Фрост все еще держит свои искрящиеся длинные пальцы на шее своего сокровища, поворачивает голову к Лебедю и улыбается. Улыбается, позабыв о сказке, о фильме, о капсуле. В этом течении есть Святая Целостность и это лишь первостепенно. – Боги нашли свою эссенцию. Своя Святость. Им только остаются реконструировать забытый ритуал.
Фрост улыбается и смотрит на Билинду своим волчьим доверительным взглядом, ощущая натяжение нить между их телами, между их органами и сияющими сущностями внутри. Она не может поднять мальчика, не имеет право начинать церемонию без своего мессии.

Мальчик поднимается в воздухе и сливается с телом Лебедя. Тело Лебедя поглощает его, как воды поглощают города со всеми их жителями и лжехозяивами. «Сегодня тебе повезло, ты достигнешь таких вершин, что никогда бы не достиг в своей жизни. Я бы тебе позавидовала, будь я человеком», - думает Фрост все так же глядя на алые узоры, оставленные на асфальте. Мальчик исчез, а они остались и продолжили свой бег. Не в этом ли доказательство священной сущности, обреченной свой век тереться о прочные стенки залов заключения? Эссенция всегда оставляет след.
Фрост перестала следить за миром вокруг, за временем, за внутренними часами и собственным состоянием. Она пребывала в состоянии, когда ты видишь саму суть вещей и отпускаешь видимость контроля, которого на деле и в помине быть не может. Все долги уплачены, внутренние звери сыты. Воды Ганга продолжают свой бег.
Коул берет девушку на руки. Фрост уже давно не чувствует ее приближения, не чувствует и не вздрагивает от ее прикосновений, потому что Лебедь – помазанник. Лебедь тот, кто посмел разбудить Божество и произнести Имя, не смея открывать собственного рта или отрывать взгляда от чуда рождения из разлагающихся останков неизвестной матери. Лебедь – помазанник, а это значит, что, когда-то окунувшись в остывшие потоки крови и околоплодных вод, она приобрела право приближаться к новорожденному существу и проповедовать единую их песнь. Они обе обрастут перьями разных птиц, когда настанет время.
Как они оказались в машине и начали движение, Фрост не заметила. Да это и было неважно. Она сидела на коленях у Лебедя, выставив острые колени в окно, и наблюдала за натяжением нитей. Приближая  свою руку к щеке Коул, она видела, как усиливалось яркое свечение их тел и как тускнело, стоило лишь отдалить руку.
- Разве твое тело не привыкло к иглам еще до меня? Я просто предоставляю то, в чем ты нуждаешься.
Фрост прикасается своими губами к виску Лебедя и наблюдает за расходящимися во все стороны линиями их соединения. Линии бегут все дальше и дальше по коже, разрезая светом темную кожу Коул. Фрост не сомневается, что с ней происходи то же самое. В какой-то момент Лебедь воспроизводит некие звуки. Сознание не позволяет их разобрать, не желая отвлекаться от созерцания сакрального. Звуки – лишь побочный эффект.
Дверь открывается и ноги, не чувствуя опоры, уплывают куда-то раньше остального тела. Мир вокруг приветствует их своими красками. Потоки смывают девушку с ног Коул, и та плывет, ведомая зовом, куда-то в дом, напевая какую-то только ей известную мелодию.
Старый дом, пошарпанный ровно на столько, чтобы не отличатся от остальных и не привлекать излишнего внимания. Дом приветствует гостей, присоединяясь к  строю песен своим скрипом и шорохом, сливаясь ярким пятном, как часть совершенной природы, как алтарь.
Фрост быстро открывает дверь и быстро влетает на первый этаж, к просторной кухне, засланной полиэтиленом, тканью и пылью ожидания. Она садится на стол и завороженно смотрит на следы, следы невиданных зверей. Она видит их сквозь стены, мебель, время и пространство, сквозь слишком плотный дверной проем. Дом трепещет в предчувствии чести, что ему вот-вот окажут.